ВОЙНА ОКОНЧЕНА
- Информация о материале
- Категория: О войне
- Опубликовано: 20.12.2022, 10:11
- Автор: Юта Витте 9
- Просмотров: 642
Улица на окраине маленького заполярного города, на которой расположилось несколько покосившихся серых бараков. В них поселили семьи вернувшихся из эвакуации. В том числе были и мы: моя мама и ее четверо детей, чудом, а может и не чудом, — благодаря мужеству, стойкости маленькой, хрупкой женщины, выжившие.
Детство свое помню, кажется, чуть ли не самого рождения, может чуть позднее. Мы — дети войны, лишенные беззаботности юности, многое помним, и это всегда идет рядом с нами. Забыть это невозможно. Какая–то вспышка памяти — и ты там, в своем далеком детстве, и все так ясно, так четко. Возможно так было потому, что детское восприятие очень острое: разруха, холод, жуткий голод, глаза матери в постоянной тревоге, — все это заставляло рано взрослеть. Но надо было жить, вернее выживать. Тем более, что была надежда, пронесенная через четыре года военного лихолетья. С ней мы и вернулись.
Отец. От него в июле 1941 года было три треугольника – военных письма, и все. Именно поэтому надежда жила. Мама, променяв все вещи на продукты, сохранила для своего мужа его пальто, костюм, рубашку и ботинки. Этот узелок хранился в сундуке и был неприкосновенным. Иногда, с разрешения мамы, я доставала его, раскладывала и, вдыхая запах нафталина и еще чего–то, пыталась представить каким он был. Когда он ушел воевать, мне было 1 год и 3 месяца. Вот отец вернется, мама подаст все это, и мы начнем жить счастливо и обеспеченно, как жили до войны.
Поселили нас на улице у самого леса на горе, куда не было даже дороги – лишь колея, по которой могла проехать повозка с лошадью и привезти питьевую воду в деревянной бочке. Все было серым: улица, сплошь усеянная серыми камнями, серые бараки, серая гора, серые изношенные одежки на нас, печальные серые лица наших матерей, похожих на старушек, – а им было чуть за тридцать. Нам дали две малюсенькие комнатки в бараке.
На следующий день мама, с трудом растопив печь, пыталась что–то приготовить на завтрак. Стук в дверь, зашел мужчина. Он вручил зеленую бумажку, она, взяв ее дрожащими руками, громко заплакала. И я вместе с ней, уткнувшись лицом в ее колени. Сколько это длилось — не помню. Мама взяла меня на руки: «Папа погиб. Он не придет».
Он погиб еще 20 августа 1941 года на Лоухском направлении в Карелии. Семье об этом не сообщили, кто–то в этой человеческой мясорубке перепутал имя и отчество в похоронке, и она до выяснения лежала в городском военкомате. А теперь надежда рухнула. Нет, я не могла с этим смириться. Так не бывает. Быстро спрыгнув с материнских рук, я бросилась к сундуку и, с невероятной силой отбросив крышку, вытащила узел и бросилась с ним к маме, положив его на безжизненно сложенные на коленях руки: «А как же это». Она еще раз повторила: «Он погиб, он не придет».
Надо было жить дальше. Дети и есть дети. Мы носились по улице, перепрыгивая с камня на камень, разбивая в кровь коленки; радовались распустившимся в июне клейким березовым листочкам, выпавшему в начале сентября первому снегу, а весной первым проталинам на кочках, где можно было найти и съесть перезимовавшие ягоды брусники, и короткому северному лету с его вороникой, голубикой, черникой, морошкой и грибами. Мы стояли в жутких очередях, замирая от страха быть задушенными в них где–то там, у ног взрослых. Так жила вся страна — никто не роптал, никто не жаловался.
Но были и маленькие радости. Может показаться странным, но для меня посещение бани было просто праздником. Много, много горячей воды. И вот один из таких дней наступил. Летний день. С утра моросит дождь, клочки темных туч на северном небе так низко спустились, что я, будь повыше ростом, могла их потрогать руками. Настроение отличное: четверг – банный день. Он никогда не отменялся. Жили мы трудно, но деньги отложенные на баню были неприкосновенными. Баня находилась напротив поселка, в котором мы жили, на другом берегу озера, который почему–то назывался левым. Добраться туда было непросто. Автобусы практически не ходили, но работал перевоз — на лодке за небольшую плату перевозили на тот берег. Это мне очень нравилось: сидеть на скамейке в лодке, покачиваясь в такт каждого гребка и смотреть на серую зыбь воды.
Приплыв, я сожалением выхожу из лодки, и мы с мамой направляемся дальше, еще километр надо пройти пешком. Наконец, заходим в душное помещение бани. Навстречу нам выходят успевшие помыться люди. Покупаем билеты и, отстояв очередь, заходим в раздевалку, быстро скидываем одежду. Я распускаю косы и волна густых и длинных волос окутывает моё худенькое тело. Захватив два цинковых тазика, заходим в моечное отделение, где всё окутано клубами пара и льётся из кранов горячая вода. Всё так таинственно. Мама тщательно моет мне голову, трет мочалкой и льет, льет на меня горячую воду. Блаженство невероятное! Закончив мыться, выходим, одеваем чистую, тщательно отутюженную штопанную –перештопанную одежду. От нас идёт невероятный запах чистоты и свежести.
Я такая легкая, воздушная, душа поёт! А впереди ещё одно удовольствие, но за него тоже надо платить. Мама вкладывает в мою ладошку рублик, и я в одно мгновение скатываюсь по крутой лестнице до заветной двери, где написано «Буфет». Там продают морс. Очередь большая, надо стоять. Мама, увидев сколько времени мы потеряем, пытается меня уговорить пойти домой, где она приготовила мне брусничный сироп. Нет, нет, только не это! И мы стоим. Буфетчица, как мне кажется, очень медленно качает заветный напиток, я провожаю взглядом каждого счастливчика с кружкой морса густого розового цвета. Жду своего часа. Наконец–то и моя очередь. Встав на цыпочки, чтобы меня увидели над прилавком, я протягиваю ладошку с вспотевшей денежкой, которой хватает на маленькую кружечку, и, обхватив её двумя руками, отхожу от прилавка. Как вкусно! Неповторимо! Я пью и, когда морс почти заканчивается, вспоминаю про маму: «А как же она не попробует морса!». Я останавливаюсь и смотрю ей в глаза. Она устало машет рукой: «Пей». И я допиваю, но в душе как–то нехорошо. Ну ладно, в следующий раз одна половина моя, а другая мамина. Она соглашается, на душе становится легко. Мы идем в обратный путь.
Какой счастливый день! Я бегу вприпрыжку, легко, радостно, и серый моросящий день мне кажется не таким уж плохим. Голова моя плотно повязана ситцевым платком, щеки блестят, а впереди снова поездка на лодке. Но тучи на небе стали совсем темными и тяжелыми, с озера подул ветер и грянул проливной дождь. Мама схватила меня за руку и мы побежали к какому–то ближайшему бараку. На пороге нас остановил мужчина, но, глянув на нас, пропустил, мы вошли внутрь. Это была одна большая комната, посреди которой стоял длинный дощатый стол; по стенам деревянные лавки, на которых плотно друг к другу сидели люди, одетые почему–то в одинаковые серые одежды. Тусклая лампочка едва освещала помещение. Стояла какая то гнетущая тишина.
Мы встали к стенке, кто–то потеснившись, уступил нам место. Мама села и посадила меня на свои колени. Я рассматривала находившихся там людей. Это были одни мужчины, что–то необъяснимое было в их лицах. Вдруг один из них бросился ко мне и закричал на непонятном языке. Я онемела от страха и некоторое мгновенье смотрела на его светлые волосы, в его голубые глаза, полные слёз. Звучал его крик, полный боли: «Тохтер, майн тохтер!». Он схватил меня на руки, крепко прижал к своей груди. Все замерли. Ужас обуял меня, и я закричала что было сил. Вскочили другие мужчины, они пытались оторвать меня от рук державшего. Наконец им удалось, меня поставили на ноги. Мама аккуратно поправила мою одежду. Дождь закончился.
Уходя, я нашла глазами того, кто прижал меня к своей груди. Лицо его было залито слезами, он что то беззвучно шептал про себя, не отрывая от меня взгляда.
Мы с мамой опять плыли на лодке на свой берег. От пережитого потрясения я уже не смотрела на бегущие за бортом лодки волны. Лицо мамы было печальным, в глазах стояли слёзы. Ощущение праздника пропало. Выйдя из лодки, мама мне пояснила, что это был один из немецких военопленных, которые строили дома в нашем маленьком северном городе, и что у него в Германии такая же дочка, и он по ней сильно тоскует.
Возвращались тихо, мама тяжело вздыхала, вероятно, вспоминала своего погибшего мужа.
Всю свою жизнь я вспоминаю тот день: лодку, баню, морс – такой необыкновенно вкусный, и слова: «тохтер, майн тохтер». Мама сказала: «Они встретятся». Может где–то в Германии и живет та дочь, так похожая на меня. Возможно она дождалась своего отца. Быть может он рассказал ей обо мне, о холодном заполярном городке, о том дождливом северном дне.
